Однако Горький уже устает от своих видений: «Иногда, измученный бредовыми видениями, я бежал к реке и купался, — это несколько помогало мне».
...Да, надо было что-то делать. От этих видений и ночных бесед с разными лицами, которые, неизвестно как, появлялись предо мною и неуловимо исчезали, едва только сознание действительности возвращалось ко мне, от этой слишком интересной жизни на границе безумия необходимо было избавиться. Я достиг уже такого состояния, что даже и днем, при свете солнца напряженно ожидал чудесных событий. Наверное я не очень удивился бы, если б любой дом города вдруг перепрыгнул через меня…
Все — возможно. И возможно, что ничего нет, поэтому мне нужно дотрагиваться рукой до заборов, стен, деревьев. Это несколько успокаивает. Особенно — если долго бить кулаком по твердому, — убеждаешься, что оно существует.
Земля — очень коварна: идешь по ней так же уверенно, как все люди, но вдруг ее плотность исчезает под ногами, земля становится такой же проницаемой как воздух, — оставаясь темной, — и душа стремглав падает в эту тьму бесконечно долгое время, — оно длится секунды.
Небо — тоже ненадежно; оно может в любой момент изменить форму купола на форму пирамиды вершиной вниз, острие вершины упрется в череп мой, и я должен буду неподвижно стоять на одной точке, до той поры, пока железные звезды, которыми скреплено небо, не перержавеют; тогда оно рассыплется рыжей пылью и похоронит меня. Все возможно. Только жить невозможно в мире таких возможностей.
Душа моя сильно болела. И если б, два года тому назад, я не убедился личным опытом, как унизительна глупость самоубийства, — наверное, применил бы этот способ лечения больной души.
Последняя фраза о «глупости самоубийства» здесь важна указанием: «два года тому назад». Мы знаем, что Горький уже пытался покончить с жизнью и описал это в рассказе «Случай из жизни Макара». В 30-х годах различные издания часто цитировали газетную заметку по этому поводу, затем она попала в музей:
...С волнением посетитель прочитает в музее небольшую заметку в отделе происшествий казанской газеты «Волжский вестник», № 325 от 1887 г., сообщающей, что: «12 декабря, в 8 часов вечера, в Подлужной улице, на берегу реки Казанки, нижегородский цеховой Алексей Максимович Пешков… выстрелил из револьвера себе в левый бок с целью лишить себя жизни». На фотографии — место, где молодой Горький выстрелил себе в грудь.
Таким образом, датировка психоза Горького 1889–1990 гг. верна и совпадает с эпидемией эрготизма в соседней губернии. Зачем же все-таки позже это попытался скрыть сам Горький или Госполитиздат?
Осознав, что «жить невозможно в мире таких возможностей», Горький отправляется к психиатру. Тот советует ему завести «бабенку, которая пожаднее в любовной игре» и «забросить ко всем чертям книжки». Что случилось дальше, мы не знаем — может, Горький сам прекратил потреблять «дозы философии» (во всех смыслах), а психиатра просто выдумал «для сюжета», может, мука уже выдохлась или новый урожай зерновых уродился не «философским» (до какого месяца продолжались трипы Горького — неясно). Как бы там ни было, но галлюцинации к писателю больше не возвращались. А память о них осталась на всю жизнь — записанная много лет спустя серия «трипов» выглядит очень живо. И вкус хинина впечатался в память навечно. Алексей Пешков всегда любил подписываться разными шутливыми псевдонимами — Дон Кихот, Дваге, Н. Х. (Некто икс), Иегудиил Хламида и т. п. Поэтому вполне можно высказать «крамольную» — да простят меня наивные «горьковеды», рассуждающие о «горькой правде» писателя! — версию появления его основного псевдонима: хинин — горький, чрезвычайно горький. К слову, писатель и не «Максим» вовсе, с именем он шутил ровно так же, о чем нам ясно намекнул Самуил Маршак:
...Насколько мне помнится, Алексей Максимович никогда не именовал себя в печати Максимом Горьким. Он подписывался короче: «М. Горький».
Как-то раз он сказал, лукаво поглядев на собеседников:
— Откуда вы все взяли, что «М» — это Максим? А может быть, это «Михаил» или «Магомет»?..
А может, совсем не «Михаил» или «Магомет»? Что же в действительности означала эта буква «М» с точкой?
Отметим: не обошлось в это время и без саранчи. Джордж Карутерс (Carruthers) в 1889 году наблюдал перелет саранчи через Красное море, рои ее покрывали площадь в 5000 кв. км. Позже нашествие оценили (возможно, с преувеличением) примерно в 40 млрд. особей, их масса превышала массу меди, свинца и цинка, добытых за весь XIX век.
Много лет спустя, в начале 1927 года, Горький отметил в заметке о писателе Гарине-Михайловском: «Драматург Косоротов жаловался на него: „Мне с ним хотелось о литературе побеседовать, а он меня угостил лекцией о культуре корнеплодов, потом говорил что-то о спорынье“». Эта заметка была написана Горьким в Италии, и спорынья здесь упомянута, скорее всего, случайно — вряд ли он знал, что именно в этот момент в СССР идет серьезная эпидемия эрготизма — последнее из крупных отравлений спорыньей, известных в истории. Хотя этой эпидемии было уже далеко до средневековых размахов в части смертности (по официальным данным она сравнялась по смертности с эпидемией в годы психоза Горького), но в это время происходит нечто странное. Одновременно страну охватывает милитаристский психоз, вошедший в историю как «военная тревога 1927 года».
А другое дело, которое она затеяла с твоим зятем на половинных началах, — это сбор спорыньи у наших мужиков. Оказывается, ее можно выгодно продать в этой самой Австрии. Зять твой сейчас занят изучением немецкого языка, необходимого для его заграничных поездок. Урожай у нас ожидается хороший.